Барон в И-ОН
Первый сезон театра И-ОН прошёл в гиперкамерном пространстве ТЭЦ. Но «Мюнхгаузен» может играться где угодно – хоть в комнате, хоть на футбольном поле: это, в хорошем смысле, голый театр, который обходится без декораций, сложного света и любых визуальных эффектов, полагаясь почти исключительно на актёрский кураж.
Новое имя, новый театр, однако с людьми, которые его придумали, я успел практически сродниться – за двадцать один осенний вечер проекта «МИР РИМ» в Электротеатре СТАНИСЛАВСКИЙ. «МИР РИМ» – необъятная, бесконечно изменчивая вселенная, созданная Борисом Юханановым из фантазий учеников шестого выпуска Мастерской Индивидуальной Режиссуры – МИР-6 – по мотивам римских трагедий Шекспира и романа Евгения Замятина «Мы». Чтобы описать все её грани, не хватит ни шекспировского, ни замятинского лексикона; гипер – та приставка, что просится ко всем составляющим «МИР РИМ». Потому резонны были мои ожидания чего-то немыслимо изощрённого и от спектакля театра И-ОН, созданного теми же артистами. Возбуждало любопытство и место: ТЭЦ – расшифровывается как «Творчество Эксперимент Центр» – новая арт-площадка, спрятавшаяся позади Данилова монастыря;
что должно происходить в таком неформальном уголке? только что-то совершенно безумное – сродни фантастическим «вракам» барона из Ганновера.
Ожидания оказались ложными – но это не синоним разочарования: вызывающе аскетичный и нахально студийный спектакль подкупает театральной «обнажённостью».
Вот зал – не зал, а зальчик; крошечная сцена; никакой хитрой световой аппаратуры; актёрам, взявшимся за классический позднесоветский текст, негде спрятаться. Текст, конечно, не забытый – пьеса Горина «Самый правдивый» стала основой фильма Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен». Но не то, чтобы сильно востребованный; и из относительно недавних постановок по советскому классику горькой иронии, безысходной романтики и безупречно эзопова языка вспоминается лишь «Дом, который построил Свифт» Евгения Писарева. Горина легче представить на афише антрепризы – всё-таки и вечно популярное ностальгическое ретро, и непреходящая в условиях перманентной российской несвободы актуальность, но с афишей выходцев из юханановской Мастерской Горин как-то не очень вяжется (хотя присвоили же они в восьмом вечере «мирримских» «Подмостков» Довлатова – тоже немыслимый для экспериментального театра автор – и как здорово вышло). В общем, ждёшь трип на летающей тарелке, а оказываешься во внешне нарочито антисовременном театре. Даже экран-задник висит без дела – видеопроекцией, этой модерновой палочкой-выручалочкой, часто вконец обессмысливающей режиссёрскую деятельность, здесь не пользуются.
Только чистое актёрство – острое, формальное, освобождающее эмоции и горинское остроумие от психологии и сентиментальности;
и это захватывающий формализм.
Декорация – большой муляж гвоздя, но и обычная дверь играет свою роль. Когда, например, за ней прячется суеверный Пастор (Григорий Некрасов или Иван Сватковский, второй худрук театра), страшащийся войти в палату, где Судья (Андрей Комаровский) ведёт процесс по установлению личности вернувшегося с того света барона; и рука с Библией для принесения клятвы выпрыгивает из-за дверной створки.
Такой «Мюнхгаузен» может обживать любые пространства – разве что без динамиков ему не обойтись:
у спектакля эффектное звуковое решение, включающее оригинальную музыку Петера Даниеля и саунд-дизайн Артемия Гуриновича: гул скандирующей толпы, врывающийся в жилище семьи Мюнхгаузенов из воображаемых окон, эхо церковных хоралов, заставляющее героев истово осенять себя крестным знамением.
Начинается же всё со своеобразной пластической и вокальной настройки – быстрого коллективного танца под минорно-цирковую музыку (за парящую хореографию, учитывающую размеры сцены, где девяти исполнителям не так просто развернуться, отвечает Максим Моисеев, он же играет сына барона Мюнхгазена Феофила) и этакой считалки на злобу дня.
«Сначала запретили букву Ы – Ы, потом запретили букву А – А, потом зпретили букву Б – Б, потом зпретили укву В – В...»
и так до полной непроизносимости; прощай, речь! Но и здравствуй, речь: Антон Митнёв на правах режиссёра – и нового хозяина замка, герцога Рамкопфа, любовника Якобины (Анастасия Немец или Наталья Яськова), законной жены Мюнхгаузена – прерывает сатирическую пляску, чтобы пересказать (с помощью всех участников) краткое содержание «первой серии» – первого действия пьесы, самостоятельного спектакля, открывшего театр И-ОН. Первая часть заканчивается мнимым самоубийством Мюнхгаузена, вынужденного ради заключения брака с Мартой (Анна Шолохович в очередь с Анастасией Сметаниной) отречься от своих удивительных историй.
Прошло три года – начинается вторая серия, в которой нудное благородное общество барона практически канонизировало; сам барон посмеивается, глядя на свою чужую родню из картинной рамы. Он бодр и весел, ведёт тихую семейную жизнь с Мартой инкогнито, как садовник Миллер; многие, думаю, помнят сюжет по фильму Захарова. Спектакль Митнёва к нему не отсылает, с ним не полемизирует – он сам по себе;
и Мюнхгаузен Валерия Булатова – другой: шут и трикстер, магистр ёрничанья, выглядит неуязвимым.
Такая трактовка – ценная находка спектакля, официально названного трагифарсом; но фарс, который беззаконный Мюнхгаузен неутомимо проводит в жизнь, важнее трагедии. И не беда, что ему, ценителю взрывоопасного сухого пороха, не уйти от гвоздя-копья, крепко сжимаемого добрыми гражданами. Все там будем; лучше так – нагло, с нестёртой ухмылкой на лице, а не иначе.
